Виктор
Калитвянский

СМЕРТНЫЙ ГРЕХ НЕТЛЕННЫХ ДУШ

 

1

 

Когда нетленная душа пробуждается от божественного сна не по своей воле, она не знает наперед, что ее ожидает.

Небесное хозяйство велико, а порядку в нем не то чтоб недостает, но... иной раз дергают по пустякам: очередная, якобы безотлагательная надобность. Тогда приходится долго и в общей толпе нетленных душ внимать Его посланцам. Посланцы ведут себя грубовато, с душами не церемонятся, а прожектов очередных реорганизаций рождается в Его канцеляриях немало и постоянно, так что придя в себя, каждый раз не знаешь, что тебе предстоит, когда и как будем блаженствовать дальше.

Кроме того, мы всегда недоумеваем, зачем эти общие сборы нетленных душ. Общие в том смысле, что всем нужно бодрствовать одновременно. Никакого труда не составляет Ему, то есть его могущественной администрации, довести очередное нововведение до каждой души индивидуально и в один миг... так нет — нужно, чтобы внимали сознательно и все разом. А это неудобно: нетленки нервничают, волна напряжения телепатически гуляет по мириадам душ, того и гляди, вспыхнет паника, а за ним неведомый катаклизм.

Другая причина побудки от блаженства — когда тебя вспоминают. Конечно, это лучше, чем общий сбор нетленных душ, однако случаются иной раз и казусы.

Во-первых, мы никогда не способны упомнить, какие правила нынче в ходу: земной день тебе придется следить за смертным или же до тех пор, пока нетленная душа не покинет бренное тело. Правила меняются: Его комиссии и комитеты постоянно работают и улучшают механизмы небесного хозяйства. К тому же эти ведомственные противоречия с ангелами-хранителями...

Во-вторых, и это главное, — кто тебя вспомнит. Если родные и знакомые — это куда ни шло. Это как свидание в пионерлагере или в тюрьме: узнаешь последние семейные новости и все такое прочее. Интересно, хотя и грустно. Но случается и так, что вспомнит тебя субъект, которого ты видел один раз в жизни — и вот болтайся с ним, наблюдая его мучения в земной юдоли без возможности вмешаться. Ничего не поделаешь, таков закон: вспомнили тебе — будь молча и незаметно при том, кто тебя вспомнил. Задача вроде простая, хотя часто скучная до одури. На нетленных душ второй половины двадцатого века наводил ужас американский безработный из Висконсина. Он проводил одну половину суток перед телевизором, а другую — в полубессознательном состоянии, когда телевизионные образы прокручивались в его одуревшей от информации голове. А так как он смотрел СиЭнЭн, новости, то успевал увидеть тысячи людей по всему земному шару. И вот если кому-нибудь из этих несчастных выпадало умереть и затем вспомниться, его нетленная душа вливалась в несметные полчища бедолаг-нетленок, которые с отчаяньем следовали за телевизионным любителем. Словом, кошмар.

Справедливости ради надо заметить, что даже случайные воспоминания малознакомого человека часто приносит нетленке свежие добрые чувства. Хотя мы и лишены смертных эмоций (скажем так — большей их части), все же коловращение земной жизни производит порой впечатление. Нам, душам, пусть и нетленным, в Его замыслы не проникнуть, но ведь какой-то смысл в этом проходном земном этапе для каждой из душ, наверное, есть. Какой?

То не нашего нетленного ума дело.

 

Итак, нас вспомнили.

Перед нашими нетленными взорами была уютная спаленка в обыкновенной квартире среднего российского городка. Стояло лето, даже по ночам не спадала жара, и окна спальни были распахнуты настежь. На широкой кровати лежал мужчина по имени Борис Петрович. Все мы так или иначе знали его по прежней смертной жизни. Один из нас был его родственником, другая когда-то была по уши в него влюблена, остальные — знакомы, кто более, кто менее. И, похоже, у большинства из нас особенно теплых чувств мужик не вызывал, хоть и вспомянул нас.

Все мы его знали, и вот теперь видели его лежащим на кровати в спальне, убранной заботливой женской рукой. Мужчина Борис Петрович лежал в полудреме, глядел в потолок, что вызвало у нас некоторое недоумение. По тому, что мы знали о нем в прошлом, он не из тех, кто занимается самокопанием и, соответственно, вспоминает давно ушедших людей... тем не менее мы имели сомнительное удовольствие наблюдать его физиономию и крепкое тело сорокалетнего мужика, едва прикрытое простыней. Часы показывали второй час ночи, слышалось позвякивание посуды за дверью спальни — видимо, на кухне.

Вскоре дверь отворилась, и вошла молодая женщина, стройная блондинка: на плечи наброшен халат, в руках — поднос. Поздний ужин или ранний завтрак для двоих. Женщина села возле кровати, и Борис Петрович тут же приподнялся.

— Выспался?— спросила она.

— Всего-то час придавил, а свеж и готов на дело,— сказал он, улыбаясь.

— Ты заснул... тотчас же,— заметила блондинка — и не без подтекста.

— Ну, Елена, не наезжай,— Борис Петрович копался взглядом в подносе.— Ты ведь знаешь... Нигде я так не расслабляюсь, как у тебя. Как в детстве, у родителей... Хорошо дома. За неделю я отвык...

От чая шел густой лимонный аромат, Борис Петрович прихлебывал его, жуя бутерброд.

— Где твой дом, это вопрос...— начала блондинка и, вздохнув, замолчала.

— Ну не надо, Лен,— сказал он набитым ртом.— Напомни о деньгах. А то стесняешься, а я опять забуду... Как там Петька?

— Все в порядке,— ответила она и запахнула шелковый халатик.

— Если моя последняя сделка пройдет нормально, надо будет устроить вам праздник.— Он допил чай, заглянул в чашку, запихнул в рот и дольку лимона.— Может, в Грецию? Или... Париж?

С легким вздохом блондинка заметила, что у Пети — детсад.

— Ну и что? Это не проблема... Я бы и сам с вами поехал, если б мог.

— А что тебе, собственно, мешает?— сказала она тихо, но опять — с намеком на вызов.

— О-ох,— Борис Петрович откинулся на подушку, заложив руки за голову.— Всему свое время, дорогая.

Помолчав, он принялся объяснять, почему он не может оставить дела в городе. Кроме ссылки на то, что и так он отсутствовал неделю, объяснения сводились к тому, что его бизнес и образ жизни требует постоянного контроля за ситуацией. Партнеры и конкуренты, друзья и враги, городская власть и бандиты — некоторые тонкости не доверишь никому по той простой причине, что люди с одной стороны — глупы, а с другой — хитры. Так что ухо держи острым, глаз зорким, а вожжи — всегда в своих руках.

— Ну, еще и жена,— закончила Елена.

Борис Петрович прикрыл глаза и кивнул.

— Да, и она тоже.

Видно было, что песня эта у них старая и до конца не допетая.

— Ты же сам говоришь всегда, что у тебя все схвачено,— сменила мотив блондинка.— Кругом свои люди. Кто же может тебе навредить?

— Это верно,— согласился Борис Петрович.— Вот они у меня где... Все. Ну почти все...

С улыбкой самодовольствия он медленно сжал пальцы в кулак. И — рассмеялся, спрятал голову на животе блондинки Елены.

— Ну-ка, что это у нас там?..— сказал он со звоном в голосе, и рука его поползла под халат, туда, откуда начинались стройные женские ноги.

Надобно сказать, что необходимость участия нетленных душ в этом небесно-земном спектакле,— с ангелом ли хранителем в качестве поводыря, или без него,— не всегда приятна. Бесстрастно созерцать комедиею человеческой жизни, не имея права повлиять, изменить, научить,— это, знаете ли, вовсе не удовольствие, а так, что-то извращенное. Говорят, когда-то такого порядка не существовало, нетленные души занимались своим прямым делом: блаженствовали. А со смертными возились ангелы-хранители.

К таким малоприятным обязанностям относится и необходимость присутствовать при сценах человеческого соития. Насколько помнится нам из нашего земного опыта, чужой половой акт может быть интересен, если ты еще способен на какое-то половое чувство, на вожделение, на страсть. А если ты бесчувственный наблюдатель, в тебе, как правило, кроме эстетического отвращения, не возникает ничего. Эта возня на постели, а то и где-нибудь в лифте, на столе, в лесу, на задворках; это сопенье, эти покраснелые лица, закрытые глаза, бегающие по телам руки, — эта картина, конечно, не для тех, кто познал нечто выше простого человеческого удовольствия.

Надо признаться, правда, что случалось видеть и замечательные постельные сцены. Когда люди приникают друг другу так, словно их притягивает мощная сила неведомого притяжения. Когда каждое их движение безотчетно, импульсивно, вдохновенно. Они, двое, мужчина и женщина, до того понимают, чувствуют, слышат друг друга, что их объятья, клубок тел становятся элементом искусства. Что-то пронзает их тела и души единым импульсом, снимает скотский налет полового акта, облагораживает его, возвышает. Что это? То, что смертные люди называет любовью, или просто биологическая совместимость двух особей?..

Тайна сия только Ему известна.

Ну а здесь была картина, по выражению земного поэта,— до боли знакомая. Борис Петрович, наш земляк, а теперь новый русский, — самодовольный, богатенький мужичок. А это его невенчанная и даже не регистрированная жена, понятное дело, вторая по счету при живой первой. За стенкой спал их внебрачный сынок Петя.

Тут надо заметить следующее. Борис Петрович хоть и был нашим знакомым и родственником, он нам в нынешнем своем состоянии не понравился. ( За единственным исключением: одна душа не сумела быть к нему беспристрастной.) От земных привязанностей, родственных и дружеских, нетленная душа освобождена, и наблюдать за этим типом было с первой минуты неприятно. И как он ел этот бутерброд, и как он запустил блондинке Елене пятерню под халат, и как по-хозяйски сдернул халат с плеч, свалил ее на простыню, впился губами ей в грудь, как приладил ее под себя, и как совершал эти ритуальные движения, вминая женщину в постель,— все это вызывало какое-то нехорошее чувство. К тому же, закончив свое мужское дело, он буквально через минуту стал одеваться и явно хотел покинуть квартиру. А его белокурая подруга устало и спокойно принимала его поступки как должное. Она привыкла, она была у него на содержании. Жила сладко, но, видно, не очень весело.

Когда он уже стоял одетый в прихожей и доставал бумажник,— надо полагать, с целью выдать ей деньги на прожитие, раздался телефонный звонок. В тиши ночной квартиры звонок прозвучал резко, так что оба — мужчина и женщина — переглянулись.

Хозяйка взяла трубку и, послушав, отдала ее Борису.

— Игорь...— сказала она растерянно.

Борис тут же закричал в телефон:

— У тебя, что, гуманитарий, крыша поехала?.. Ты куда звонишь, залил что ли... который час, а?.. Ты что, а?..

Он поорал так с минуту и бросил трубку.

— Погибает, видишь ли, опять...— сказал в сердцах, натягивая туфель.— Не пойму, то ли дурит, то ли Любка снова разлюбила...

— Ладно,— сказала блондинка примирительно.— Загляни. Мало ли... Ты ж его знаешь.

Она поглаживала ему плечо, и по сдержанной ласке видно было последнему дураку, что мужика любят.

Мы здесь, наверху, тотчас поняли, о каком-таком Игоре идет речь. Это был старый знакомый Бориса — местный художник, достопримечательность городская, из породы провинциальных богемных людишек, толком ничего не добившихся к пятому десятку, но в то же время — настоящий профессионал, которому не хватает самую малость — воли, удачи, таланта, чтобы сделаться звездой. В общем, вроде бы художник, талант, а счастья и богатства нет. Вот такой был этот Игорь, и по каким-то неведомым нам причинам они с Борисом оставались приятели лет пятнадцать. Всякое случалось между ними, но, следует отдать должное Борису Петровичу, в смутные времена из одного изма в другой он не дал Игорю пойти по миру — тот долго не мог заработать ни копейки, запивал и покуривал травку. Будучи в кризисе, живописец выказывал полное душевное свинство благодетелю, ругал Бориса жуликом и приспособленцем, но деньги брал и не считал себя обязанным простой дружеской благодарностью. Дескать, все одно — уворованные у народа, раньше государство кормило, а теперь вот Борька обязан отстегивать, коли первым оказался у корыта при дележке.

И ночной звонок Игоря — дело самое обычное, когда тот запьет или не в себе. Хотя и редко, такое случалось, правда — никогда на эту, вторую, тайную квартиру. Собственно говоря, Борис даже и не был уверен, что давал гуманитарию номер телефона.

Блондинка Елена поцеловала Бориса в дверях. Он, хмурясь и уже весь в проблемах, рассеянно чмокнул ее в ответ. В последнюю секунду вспомнил о деньгах, вытащил несколько зеленых бумажек, сунул ей в руку, шагнул на лестницу. Вдруг стал как вкопанный, хмыкнул и побежал назад. На цыпочках зашел в детскую. Мальчик спал, раскинув руки, и легкая испарина выступила на лбу. Борис дотронулся губами до щеки сына и уже с легкой душой покинул квартиру. Елена ждала его у открытой двери и затем смотрела ему вслед до тех пор, пока могла видеть за лестничными пролетами.